Когда жизнь дает тебе лимоны, Daiya no A, слэш, PG-13; Lucille

[Lucille.]

Название: Когда жизнь дает тебе лимоны
Канон: Daiya no A
Переводчик:  Lucille.
Иллюстратор:  Lucille.
Бета:  Акрум
Ссылка на оригинал: when life gives you lemons © aozu, разрешение получено
Персонажи/Пейринг: Миюки Кадзуя/Фуруя Сатору
Категория: слэш
Жанр: флафф, романс
Рейтинг: PG-13
Размер: 13 353 слов оригинала/12 140 слов перевода
Саммари: Фуруя – профессиональный каллиграф – уезжает на отдаленный остров в поисках вдохновения и собственного стиля, но находит куда больше, чем искал. Вещи, людей. И среди них – особенного человека.
Или, в случае с Миюки: когда жизнь скидывает на тебя Фурую Сатору.
Предупреждения: Баракамон!АУ
Ссылка для скачивания: без иллюстраций: .pdf, .doc
с иллюстрациями: .pdf, .doc

Фуруя стоит в тихом углу и ощущает себя до странности нелепо и скованно в обязательном для таких мероприятий деловом костюме. Он вертит в руках стакан воды и то и дело поглядывает на часы на стене. Дело не в том, что он ненавидит подобные сборы и вечеринки – хотя отчасти так оно и есть – но он просто не любит больших скоплений людей. К несчастью, так как на этой каллиграфической выставке представлена и его работа, этикет обязывает и его появиться лично и хотя бы поприветствовать организаторов. Он переступает с ноги на ногу и оглядывается по сторонам.

В свои двадцать три года он кажется самым молодым из присутствующих, все они куда старше, кроме, может быть, парочки агентов и обслуживающего персонала. К этому Фуруя привык уже давно, с ранних лет он участвует в выставках и выигрывает награды, но всё равно каждый раз чувствует себя не в своей тарелке. Сколько бы он ни всматривался, но нигде поблизости не может найти своего агента, однако взгляд его привлекает пожилой мужчина с угрюмым лицом, рассматривающий его произведение. Фуруя узнает в нем директора выставки, и, наверное, ему полагается что-то сказать, но прежде чем он успевает открыть рот, старик произносит:

– Для столь молодого человека ваша каллиграфия на удивление конформистская.

Фуруя замирает, ошарашенный внезапной критикой.

– Не знаю, стоит ли назвать такой стиль «как по прописям» или потугами угодить судьям и выиграть конкурс, – продолжает тем временем директор, не отрывая глаз от черных иероглифов на белой бумаге.

– Что плохого в моей каллиграфии? – требовательно спрашивает Фуруя, пальцы против воли сжимаются в кулак.

Голос у него тихий, однако, кажется, все вокруг слышат его слова и оборачиваются на них, в зале воцаряется пугающая тишина.

Да, ещё в юном возрасте его превозносили как гения, но это не значит, что он научился писать так без долгих лет, проведенных в тишине своей комнаты, тренируясь и оттачивая мастерство, пока мазки кисти не стали ложиться как надо, оставляя красивый четкий узор. Ему нравится его каллиграфия. Каллиграфия – это всё, что у него было и есть, и именно такая каллиграфия сделала его тем, кто он сейчас…

Чем дольше он глядит на старика, словно бросая ему вызов одним лишь взглядом, тем громче становится хор разлетающихся шепотков. Директор спокойно смотрит в ответ.

– Многие годы, которые я провел в этом зале, организуя такие выставки, наградили меня зорким глазом. Твоя каллиграфия, – заявляет директор, – попросту скучная.

Скучный.

Фуруя пытается подобрать слова, что-то возразить, но в голове пусто. Он не впервые слышит это, но в первый раз кто-то отозвался так о его каллиграфии, его красивой и аккуратной каллиграфии, единственном, что есть в нем интересного и стоящего. Кулаки сжимаются так, что ногти впиваются в ладони, и, с горящими глазами, он делает шаг вперед. Без предупреждения он срывает лист со своей работой со стены, безжалостно сминает его в руке и, не оглядываясь, идет к выходу.

Устремленные вслед взгляды прожигают спину, шепот становится громче.

– Эй, Фуруя! – его окрикивают, но он продолжает идти не оборачиваясь, прочь из зала, дальше через коридор и вестибюль. – Фуруя, да постой ты!

Его агент, Курамочи, хватает его за руку, не давая выйти из здания. Он шумно выдыхает и вырывает измятую бумагу из руки Фуруи.

– И что ты творишь?

– Сэмпай, отпустите, – тихо произносит Фуруя, пытаясь выдернуть руку, но Курамочи сильнее.

– Да, директор выразился жестко, но…

– Я уеду из Токио.

Курамочи замолкает, сбитый с толку внезапным заявлением.

– Почему? – настороженно спрашивает он.

После многих лет в школе, где Фуруя был его кохаем, а потом ещё нескольких в роли его агента, после того как тот стал профессиональным каллиграфом, Курамочи уже привык к его заскокам, но порой совершенно не понимает, что творится у парня в голове.

Фуруя опускает взгляд и внимательно изучает носки ботинок.

– Мне нужно уединение. Чтобы снова писать.

Если он вообще ещё сможет.

Курамочи внимательно изучает притихшего Фурую, вокруг которого, кажется, помрачнел даже воздух.

– Ладно, – наконец решает он, устало потерев переносицу.

Фуруя один из самых упрямых людей, которых он встречал в своей жизни, а это говорит о многом. Он даже не уверен, согласятся ли мать и дед Фуруи с его спонтанным решением.

– Но ты продолжишь работать над заказами и будешь всегда на связи. Если пропадешь без вести, я приеду лично и надеру тебе зад, понял? – он угрожающе прищуривается, и Фуруя согласно кивает.

@темы: категория: слэш, рейтинг: G-PG-13, канон: Daiya no A, ББ-2016

Comments

[Lucille.]

Убедившись, что Фуруя твердо намерен уехать, его дед предложил спокойную деревеньку на маленьком острове неподалеку от Кусю. У Фуруи не было особых предпочтений – куда угодно, лишь бы подальше от Токио и от тех, кто может его узнать – так что он согласился и вот неделю спустя выходит из дверей аэропорта Фукуэ. Вещей у него с собой самый минимум, весь остальной багаж должны доставить позже уже прямо к дому. Но стоит ему шагнуть наружу, как глазам открывается совершенно пустынная местность – ни машин, ни велосипедов, ни людей. Он выуживает листок с инструкциями, выданными ему дедом, в котором говорится взять такси до деревни Нанацутакэ, где его встретит деревенский староста Такигава Крис.

Такси. Фуруя оглядывается ещё раз – ничего и никого. И он даже не знает, по какому номеру можно позвонить. Он решает пройтись пешком – возможно, не лучший план действий, но ничего другого не остается.

Духота стоит как в парилке, даже хуже, чем в Токио, солнце палит нещадно, и уже через десять минут он останавливается передохнуть на обочине дороги. Может, лучше было ему уехать на Хоккайдо, по крайней мере, с его нелюбовью к жаре, погода там подходит больше, но что сделано, то сделано, и жаловаться глупо – в конце концов, он сам на это подписался.

Пройдя ещё несколько минут в тишине, он слышит за спиной скрежет и рев мотора и, обернувшись, видит приближающийся трактор. Поравнявшись с ним, водитель – загорелый мужчина чуть старше самого Фуруи – останавливается и смотрит, склонив голову набок. Фуруя, в свою очередь, тоже изучает его: короткие темные волосы, карие глаза того оттенка, который можно назвать «янтарным» и мужественное, серьезное и спокойное лицо.

– Направляетесь в деревню? – спрашивает водитель с акцентом, которого Фуруя никогда не слышал раньше.

Фуруя кивает.

– Могу подвезти до полпути.

Фуруя окидывает взглядом связки пшеницы в кузове и решает, что это куда лучше, чем идти пешком, так что забирается внутрь и пытается сесть удобней.

– Юки Тэцуя. Пешком путь до деревни занял бы больше половины дня, – отмечает водитель, заводя мотор.

– Спасибо, – Фуруя склоняет голову, и тот кивает.

За всю поездку никто из них больше не произносит ни слова, к тому же трактор ревет так, что всё равно заглушал бы голоса. Они проезжают вдоль моря, и Фуруя смотрит на водную гладь, чувствуя, как его одолевает дрема. Он почти засыпает, когда с резким толчком трактор тормозит.

– Дальше не могу. Мне нужно вернуться в поле.

Фуруя выкарабкивается из кузова, таща за собой багаж и слегка покачиваясь от жары.

– Большое спасибо, Юки-сан.

Юки-сан коротко улыбается в ответ и вновь заводит мотор. Какое-то время Фуруя глядит ему вслед, затем, уже во второй раз, начинает брести вдоль дороги. Каким-то чудом ему все же удается добраться до места – его футболка мокрая насквозь и пропахла потом к тому моменту, как он доходит до тропинки, ведущей к дому, который вроде бы его…

– Фуруя-сан?

– Фуруя-сан! Это доставка Киджимы!

О, точно его. Он заворачивает за угол как раз вовремя, чтобы увидеть, как работник службы доставки стучит в деревянную раздвижную дверь уже почти совсем его дома. Посыльный встречает его широкой улыбкой и пачкой бумаг, которые надо подписать. Глядя на количество коробок, Фуруя более чем уверен, что мама упаковала куда больше необходимого, но прежде чем он успевает попросить помочь затащить их внутрь, посыльный благодарит его и счастливо удаляется прочь с видом человека, выполнившего свой долг. Фуруя поднимает взгляд к беспощадно жарящему солнцу, затем опять смотрит на коробки. Ему начинает казаться, что, возможно, это был самый необдуманный поступок в его жизни, но стоит ему закрыть глаза, как в ушах звучит: «Твоя каллиграфия попросту скучная».

– Вы наконец-то прибыли.

Фуруя испугано моргает, оглядывается и видит мужчину чуть старше него самого, с резкими и красивыми чертами лица и теплой улыбкой.

– Крис…-сан? – неуверенно здоровается Фуруя.

Деревенский староста (а, очевидно, это именно он) подходит ближе и протягивает ключи.

– Вы проделали долгий путь из Токио. Вот, прошу.

– Разве здесь не ходят поезда, автобусы или что-нибудь ещё? – спрашивает Фуруя, принимая их.

– Автобус останавливается раз в день, – объясняет Крис. – Можно вызвать такси, но их тут немного. Если вдруг вам нужно в город, не стесняйтесь, можете одолжить мою машину.

– Понятно, – отвечает Фуруя. – Я бы хотел сейчас остаться один. Чтобы писать.

– Конечно.

Тем временем Фуруя отчаянно сражается с замком, пока Крис, в конце концов, не решает сжалиться над ним. Фуруя старается не чувствовать себя уж совсем неловко, когда деревянная дверь с легкостью отъезжает в сторону после единственного поворота ключа. Заходя внутрь, он не знает точно, чего ожидать, но уж точно не того, что предстает перед глазами: по покрытому татами полу там и сям валяются карты, подушки и обертки от конфет. Для нежилого дома комната кажется на удивление обитаемой.

– Эм, здесь же никто не живет, верно?

Крис кивает:

– Верно.

Какое-то время Фуруя изучает комнату с подозрением, затем заходит внутрь. Дом старый, и по углам он замечет какое-то подозрительное шевеление и шуршание, вместо туалета – дыра, а в ванной стоит странное устройство – как объясняет Крис, это «дровяной водонагреватель». «Как неудобно», – думает Фуруя. В Токио всё электрическое и выглядит куда более гигиеничным – но с этим можно жить. Не настолько уж он и избалованный городской мальчишка.

Когда он доходит до кухни, то первым делом видит кастрюли и сковородки, разбросанные по всему полу – ещё одна подозрительная улика, указывающая, что кто-то здесь все-таки живет. Шкафчик под раковиной внезапно начинает трястись, Фуруя с опаской отступает от него на шаг.

– Крис-сан? – с тихой паникой в голосе зовет он на помощь, но прежде чем Крис успевает откликнуться, дверцы шкафчика внезапно распахиваются, и оттуда выбирается ребенок.

Фуруя пятится ещё дальше.

Маленький мальчик поднимается на ноги и смотрит на Фурую блестящими глазами, затем широко улыбается:

– Ты меня нашел! Стой… а ты кто?! – он морщит нос и с любопытством разглядывает Фурую.

– Эйдзюн, – с упреком в голосе одергивает его Крис. – Не груби.

– Дядя Крис! – мальчик – Эйдзюн – вскидывается вновь и цепляется Крису за штанину.

– Я ужасно извиняюсь. Он здесь устроил что-то вроде… базы, – объясняет Крис, осторожно улыбаясь и придерживая мальчика за рукав. – Я сказал ему уйти, но…

– Эй, дядечка! – Эйдзюн смешно надувает губы, маленькие кулачки крепче вцепляются в штанину. – Вы в бейсбол играете?

Фуруя удивленно моргает.

– Э-э… – Он знает правила, но не играл уже много лет. Это считается?

– Эйдзюн, – Крис опускается на колени, чтобы оказаться лицом к лицу с мальчиком. – Этот человек – признанный мастер каллиграфии. Обращайся к нему «сэнсэй», хорошо?

– О-о-о! – Эйдзюн вскидывает руки, очевидно, в восторге от такой новости. – Так он бейсболист, который ещё и занимается каллиграфией!

Терпеливая улыбка Криса не исчезает ни на миг.

– Нет, это не так…

– Прошу прощения, – прерывает Фуруя, с легкой неприязнью поглядывая на ребенка. – Но можно он уйдет?

При этих словах Эйдзюн надувает щеки и уже готовится высказать что-то в ответ, но Крис предостерегающе похлопывает его по макушке.

– Эйдзюн, пойдем. Давай оставим сэнсэя в покое, хорошо?

Фуруя склоняется в благодарном поклоне, когда Крис уводит мальчишку, то и дело кидающего любопытные взгляды через плечо. Оставшись наконец-то наедине с собой, Фуруя тяжело вздыхает и окидывает взглядом разбросанные по татами подушки и карты. Он убирает их и заносит в дом несколько коробок – разумеется, в первую очередь идет самое важное – его каллиграфические принадлежности. Распаковав небольшой столик, он аккуратно выкладывает на него кисти, тушь и бумагу.

[Lucille.]

Он окунает кончик кисти в густую черную тушь, закрывает глаза и напоминает себе, что он уже не в Токио – затхлый запах старого дома говорит об этом яснее всего – и готовится провести первую черту. Он не писал ничего с того дня, как сорвал свою работу с рамки на выставке, он даже представить не может, какими выйдут сейчас его линии.

Но, как-никак, он профессионал. И Курамочи его задушит, если он не сможет выполнять заказы, так что он собирается с духом и задерживает дыхание, кончик кисти касается бумаги… Но в тот момент, как она опускается окончательно, и тушь течет на белое полотно, неожиданный вес обрушивается на его правое плечо сзади. Огромная клякса расплывается по листу.

– Эй, я тоже порисовать хочу!

Фуруя замирает, пока Эйдзюн радостно трясет его за рукав футболки.

– Как ты сюда попал? – самым строгим голосом, на какой только способен, спрашивает Фуруя. Он точно уверен, что закрыл дверь.

Эйдзюн не обращает на него никакого внимания и тянется к кисти, Фуруя пытается убрать её, поднять повыше, но Эйдзюн буквально забирается по нему и выхватывает свою добычу из пальцев. Чудом Фуруя успевает подхватить тушь, пока она не разлились по полу, когда Эйдзюн без лишних сомнений спихивает всё со стола и с увлечением принимается рисовать толстые черные линии на белой бумаге.

«Так мне каллиграфией заняться не удастся», – с тоской думает Фуруя. Он и так не очень-то любит детей, а таких гиперактивных – тем более.

– Смотри! Неплохо, а? – радостно вопит Эйдзюн, поднимая над головой ещё не просохший от туши лист.

На нем Фуруя различает накаляканные слова: «Савамура Эйдзюн».

– Разве я разрешал тебе что-то писать? – ворчит он, но всё-таки садится на колени перед столиком.

– Эй, не будьте таким занудой, дядя Ичиро!

Фуруя хмурится:

– Я не Судзуки Ичиро-сан.

При этих словах Эйдзюн косится на него с крайним подозрением.

– Тогда кто вы?

Фуруя не знает, все ли дети такие, или это только ему так повезло. Он забирает у Эйдзюна кисть и слегка отпихивает того в сторону, чтобы сесть к столу самому. На чистом листе несколькими стремительными движениями он пишет своё имя.

– Фуруя Сатору, – объявляет он, показывая мальчику листок.

Эйдзюн забирает его и внимательно вглядывается в иероглифы.

– Будто псевдоним школьника! – заявляет он, наконец, и Фуруя едва подавляет в себе желание запустить одну из подушек с пола нахальному мальцу прямо в лицо. – Но твоя каллиграфия очень красивая, сэнсэй! – продолжает Эйдзюн, укладываясь на живот и опуская подбородок на локти, время от времени тыкая пальцем в черные линии написанных Фуруей иероглифов. – Вы пишете прямо как мой учитель в школе.

«Как по прописям».

Фуруя сглатывает и грубо вырывает лист у Эйдзюна.

– Не говори о вещах, которых не понимаешь, – бормочет он, вскакивая на ноги, и вихрем вылетает из дома.

Он не обращает внимания на доносящиеся ему вслед крики Эйдзюна, с громким стуком захлопывает входную дверь и, куда глаза глядят, летит вперед по первой попавшейся дороге. Несколько минут спустя он опять ощущает себя потным, как у черта на кухне, и, устав от ходьбы и жары, присаживается на обочину дороги с видом на море. Веющий с воды бриз приносит лишь слабое облегчение.

Фуруя опускает взгляд. Ему нужно собраться – разве не за этим он уехал из Токио? Нельзя так расстраиваться каждый раз, когда кто-то задевает больное место. «Что плохого в том, чтобы следовать основам?» – нахмурив брови, спрашивает он себя. Ведь это то, что делает каллиграфию красивой, в этом он прав. Тогда что он упускает?

Он едва не вскрикивает от испуга, когда чувствует маленькие ручки на своей шее. Эйдзюн с видом искреннего раскаянья мнет в пальцах край футболки, не поднимая на Фурую глаз.

– Простите меня!!! – кричит он на всю округу.

Фуруя медленно моргает.

– Ты… не виноват, – тихо произносит он. – Мне тоже жаль, что наговорил лишнего.

– М-м-м, сэнсэй, а что ты такого сказал?

Фуруя молча поднимается и нехотя протягивает мальчишке руку.

– Пойдем назад.

Он прячет недовольную гримасу, когда потные ладошки цепляются за него, Эйдзюн поднимает голову и сверкает широкой улыбкой. Дорога не занимает много времени, Фуруя не слишком-то далеко ушел по такой жаре. Он бросает быстрый взгляд на весело скачущего впереди Эйдзюна, который, не умолкая, болтает о чем-то, и которого Фуруя перестал слушать ещё несколько минут назад, затем на море и белые пенистые волны, омывающие берег вдалеке. Ему недолго приходится наслаждаться умиротворяющим видом, как только они подходят к дому, до ушей Фуруи доносится звук веселых голосов.

– Вы вернулись.

Один из деревенских – Юки – который подвез его этим утром, машет ему рукой.

– О-о-о, капитан! – с радостным восторгом Эйдзюн несется Юки на встречу.

«Капитан?», – удивленно думает Фуруя, но решает не обращать внимания. Видимо, ещё одна из детских причуд.

– Лучше поторопитесь, или мы начнем вскрывать ваши коробки без вас, – продолжает тем временем Юки, и Фуруя ускоряет шаг.

– Почему?

– Вы же только переехали? Мы пришли помочь.

– Мы?.. – Фуруя понимает затем, что веселые голоса принадлежат остальным жителям деревни, шумной гурьбой собравшимся возле его двери.

Он вздрагивает, когда чья-то рука грубо хлопает его по спине.

– Из Токио, значит? – кивает ему немного дикий на вид мужчина с высветленными волосами. – Далековато тебя занесло.

Вслед за ним мимо Фуруи проходит парень помладше с хитрым прищуром и словно приклеенной к губам улыбкой:

– Мы, пожалуй, зайдем.

– Х-хорошо… – неуверенно откликается Фуруя.

– Давай, сэнсэй! – кричит Эйдзюн, подбегая и хватая его за руку, но тут же отпускает и радостно несется навстречу другим фигурам, появившимся на дороге. – Харуччи!

Мальчик примерно возраста Эйдзюна идет, держа за руку женщину – его мать, как предполагает Фуруя, – которая ну очень напоминает того щурившегося парня, что говорил с ним чуть ранее.

– Сэнсэй, это мой друг Харуччи! – громко объявляет Эйдзюн, обнимая мальчика за шею.

У Харуччи слишком длинная челка, настолько, что не видно глаз, и судя по тому, как застенчиво он опускает голову, Фуруя подозревает, что не увидит их никогда. Фуруя смотрит на него, и Харуччи приподнимает подбородок – самую малость. Несколько секунд они обмениваются взглядами, и под конец их молчаливых гляделок Фуруя решает, что этот ребенок вполне ничего.

Неудержимый источник энергии Эйдзюн утаскивает его внутрь дома, где остальные деревенские, многих из которых он видит впервые, уже заносят и распаковывают его вещи. Он неуверенно кланяется им всем, тихо подсказывая, куда и что ставить. На то, чтобы занести, расставить и убраться потом самому у него бы наверняка ушло несколько дней, но с общей помощью под конец вечера всё аккуратно стоит где нужно и наконец-то это место начинает напоминать то, что он может назвать «домом».

Он не улыбается, провожая их – он редко улыбается открыто, но в груди разливается тепло, когда на прощание Эйдзюн радостно кричит:

– До завтра, сэнсэй!

Это странное чувство, от которого зудят пальцы. Ноги сами несут его назад в дом, в его комнату. Он достает самую большую свою кисть и самый большой лист бумаги и пришпиливает его к стене. Не думая, он окунает кисть в тушь и проводит размашистую черту прямо через весь лист, рука движется будто сама по себе, совершенно без его участия и ведома.

Он сам не знает, что пишет, но чувствует, что это хорошо, правильно. Несколько минут спустя он сидит, откинувшись назад, и ловит воздух ртом. Вся его одежда заляпана черными пятнами, так же как лицо и пол, но он лишь смотрит на единственный иероглиф, красующийся на гигантском белом полотне – первый, который он написал со дня выставки.

暖

[Lucille.]

***

Не так много людей переезжают в деревню – на памяти Миюки ни одного – и вот почему все самые свежие сплетни крутятся вокруг красавчика-каллиграфа Фуруи Сатору. Миюки не разделяет общего энтузиазма, поскольку свято уверен, что городской парнишка сбежит, поджав хвост, как только поймет, насколько легкой и удобной была его жизнь, пока он не принял внезапного решения перебраться в эту глушь. Так что пресловутого каллиграфа сам Миюки так и не встречал, он был слишком занят в море, пытаясь наловить как можно больше рыбы, и вместо того, чтобы тратить силы и помогать переносить чужие вещи, он предпочел ополоснуть лодку.

Проходит ещё неделя, в течение которой остальные жители деревни понимают, что он так и не заскочил, чтобы хотя бы представиться:

От Маэзоно: «Миюки, не будь козлом».

От Рё-сана: «Он милый мальчик. Пусть и слегка не от мира сего, – с улыбкой: – Тебе он понравится».

От Крис-сана, деревенского старосты: «Миюки, тебе стоит приготовить ему обед».

Миюки непонимающе хмурится:

– Зачем?

– Ты готовишь лучше меня, – предельно серьезно заявляет Крис. – Уверен, он уже видеть не может чампон, который я ему приносил всю неделю.

– Вы готовили ему еду?! – не веря своим ушам, переспрашивает Миюки. – С чего такие одолжения? Ему сколько лет вообще?

– Он не просил меня, не думай. Это просто жест доброй воли, – объясняет Крис, хотя слова его на самом деле не объясняют ровным счетом ничего. Бесплатная еда всю неделю? – Хотя бы познакомься с ним, Миюки.

И потому что он уважает старосту, несмотря на то, каким приставучим может быть его племянник, Миюки вздыхает:

– Хорошо, хорошо. Завтра я занесу ему обед.

Вот так следующим вечером Миюки и оказывается у порога чужого дома с миской канитамы в руках. Плечи его слегка обгорели за день, и легкое жжение отвлекает, пока, постучав пару раз, он ждет, что ему откроют. Изнутри доносятся какие-то крики и шаги, но дверь не отодвигается, так что он стучит ещё.

– Фуруя-сан? – зовёт он. Или надо было «сэнсэй»? Упс. – Добрый вечер?

Крики становятся громче, хотя из-за двери они все равно звучат глухо, и наконец деревянная перегородка отъезжает в сторону.

Миюки слышал, что этот Фуруя весьма хорош собой, да ещё и высокий к тому же, но Миюки все равно успевает удивиться его росту, когда Фуруя – а это, должно быть, он – появляется на пороге… И тут же падает на него мертвым грузом.

Миюки замирает, изо всех сил пытаясь одной рукой удержать внезапную ношу, не уронив при этом миску канитамы, когда кто-то маленький и проворный забирается и повисает у Фуруи на плечах.

– Миюки Кадзуя! – вопит Эйдзюн, цепляясь за ворот футболки Фуруи, чтобы не свалиться. – Что ты делаешь с сэнсэем?

– Пытаюсь не уронить, вот чего! – огрызается Миюки. – А ну слезь с него, ты тяжелый!

Эйдзюн скалится, как дикий зверек – «вот ни разу не милый ребенок!» – фыркает Миюки – но все-таки отцепляется.

– Вот, возьми и не урони, – командует Миюки, вручая Эйдзюну канитаму. – И не ешь! – добавляет он, подумав. – Это ему на ужин.

Эйдзюн крепко сжимает миску в маленьких ручках и вопросительно смотрит снизу вверх:

– Что с сэнсэем?

«Будто я знаю», – сердито думает Миюки, он же едва сюда пришел! Но ему, однако, удается приподнять Фурую и заглянуть тому в лицо. И пропасть на несколько секунд, прежде чем понять, что он уже не смотрит, а неприлично пялится – но вау, слухи даже преуменьшали: бледная кожа, длинные ресницы, красивое тонкое лицо, младше его на пару лет… Наверное, так и должен выглядеть парень из большого города. Через ещё несколько секунд Миюки приходит к выводу, что тот отключился либо от переутомления (темные круги под глазами о чем-то да говорят), либо от жары. Миюки не уверен, хочет ли он знать, чем именно Фуруя занимался, хотя неугомонный Эйдзюн кого угодно доведет, но все-таки это Миюки весь день провел в море, и он всё ещё не валится с ног от усталости.

Он удобней перехватывает Фурую, затаскивает его в дом и укладывает на татами. Затем он заставляет Эйдзюна обмахивать беднягу самодельным веером из картонки, а сам в это время лениво рассматривает его, подперев подбородок ладонью. «Видать, не привык ещё к деревенской жизни», – думает он. Он успевает оглядеться и внутри, отмечая, что пол и стены все усеяны листами с каллиграфией, некоторые иероглифы явно выведены рукой Эйдзюна.

– Миюки Кадзуя!

– Сколько мне тебе повторять, чтобы обращался к старшим по-нормальному, – вздыхает Миюки, но всё равно вопросительно приподнимает бровь. – Что?

– От письма люди умирают?

– Чего?

– Сэнсэй в это время каждый день такой, – поясняет Эйдзюн, раскачиваясь туда-сюда на пятках. – Он очень много пишет.

– Это наверняка потому, что ты его вечно отвлекаешь, – усмехается Миюки, и Эйдзюн скорчивает рожицу в ответ.

– И вовсе нет! Сэнсэй много пишет! Я тебе сейчас покажу!

С этими словами Эйдзюн отбегает в угол комнаты и отодвигает перегородку, Миюки вскакивает на ноги:

– Эй, не вламывайся в чужие комнаты! – шипит он, но замолкает, когда ему открывает то, что за дверью.

Оно ни в какое сравнение не идет с количеством листов в гостиной. Их столько, что за ними не видно пола. Как и стен, каждый сантиметр которых покрыт белым и черным, глаза разбегаются от пришпиленных всюду как попало иероглифов.

Окей, это… много. И прошло сколько? Всего неделя?

Эйдзюн шуршит листами на полу, затем поднимает один и рассматривает, прищурившись.

– Даже написав всё это, сэнсэй говорит, что не может создать ничего хорошего. Сэнсэй говорит, у него нет таланта. Даже когда он пишет и пишет, он все равно говорит, что этого мало.

Миюки моргает, и взгляд его падает на большие иероглифы на некоторых листах: «упорство», «преодоление», «решимость».

– Я думаю, что почерк сэнсэя очень красивый, но сам он так не думает.

Вот как.

Миюки выходит из комнаты и жестом зовет Эйдзюна за собой.

– Уверен, что дело не в том, что ты слишком шумный и постоянно путаешься под ногами?

Эйдзюн хмурится и показывает язык:

– Драться хочешь? Давай, сразись со мной, Миюки Кадзуя!

– И мы оба знаем, кто победит, м-м? – ухмыляется Миюки.

Эйдзюн почти готов зашипеть, словно дикий кот, но в этот момент раздается тихий стон, и Фуруя медленно садится. Миюки пододвигается ближе, а Эйдзюн так и вовсе вцепляется тому в рукав.

– Сэнсэй, ты живой!

– Я… я…– слабо бормочет Фуруя, прижимая ладонь ко лбу. – Что случилось?

Миюки склоняет голову набок:

– Вода есть?

– На кухне, – тихо отвечает Фуруя, моргнув несколько раз и пытаясь прийти в себя.

Миюки чувствует на себе пристальный взгляд, провожающий его на всем пути до кухни и не отпускающий, даже пока он наливает стакан воды и возвращается с ним в руке.

– Пей. Не всё залпом. Медленно, – командует Миюки, и Фуруя подчиняется.

– Лучше?

– Спасибо, – не сводя глаз с лица Миюки, благодарит Фуруя. – А вы кто?

– Миюки Кадзуя, – с широкой улыбкой представляется тот. – Я так и не зашел поздороваться, так что вот он я. О, и я принес ужин вместо нашего старосты. Канитаму.

Что-то меняется в лице Фуруи, но Миюки не может уловить, что именно.

– Канитаму?

– Э-э, ну да. Это такое блюдо с Хоккайдо…

– Миюки-сан, – тихо прерывает его Фуруя с таким глубоким чувством, что Миюки замирает на полуслове. – Спасибо вам. Простите, что доставил столько проблем.

– Э-э… м-м… да ничего… – выдавливает Миюки, чувствуя, как горят уши и шея.

Черт, он понятия не имеет, отчего вдруг бросило в жар, но наверняка это как-то связано с пронзительным взглядом серых глаз Фуруи. Стоп, разве он не собирался сказать что-то ещё?

– Вообще-то, – заговаривает Миюки, – мы в последний раз приносим еду. Крис-сан сам такого не скажет, но вы должны бы и сами уже уметь о себе позаботиться, нет?

Фуруя опускает глаза в пол.

– Я… я не очень хорошо умею резать овощи, – бормочет он, отводя взгляд в сторону, – но я понимаю. Простите.

«Ой-ёй, а он милый», – с внезапной тревогой думает Миюки, глядя на поникшего каллиграфиста. Миюки пытается прочистить мысли и оглядывает комнату, ещё хоть какой-то повод отвлечься, когда замечает, как Эйдзюн тянется к миске с канитамой.

– Эй! Я же сказал, что это не для тебя! – раздраженно вздыхает он и шлепает по вытянутой руке.

– Э-э-э?! Но я есть хочу!

– Тебя дома своя еда ждет!

Пока Миюки препирается с ребенком в пять раз младше него самого, Фуруя берет палочки и подцепляет омлет из миски.

– Миюки-сан, – спустя мгновение произносит он, и хоть голос его едва слышен, и Миюки и Эйдзюн тут же прекращают свою перепалку. – Это потрясающе.

Миюки знает, что готовит хорошо, но всегда приятно лишний раз услышать подтверждение. Хотя что-то в тоне Фуруи, в том, как искренне и с какой признательностью он говорит, заставляет сердце в груди Миюки сжаться сильнее, чем обычно.

– Да ничего особенного, – он пытается скрыть смущение за смешком, но Фуруя только качает головой и опускает палочки, чтобы взглянуть ему прямо в глаза.

– Нет, это правда. Очень вкусно.

Миюки сглатывает, в горле внезапно пересыхает. «Черт, он слишком милый», – вертится в голове на повторе. Что за фигня, с каких пор он так легко ведется?

– Хорошо, я… – несмотря на свою внутреннюю панику, всё-таки умудряется произнести он. – Я могу приносить еду, когда остается слишком много, – он изо всех сил старается сделать тон непринужденным. – Но не просто так. Услуга за услугу.

Фуруя тут же кивает:

– Чего бы вы хотели, Миюки-сан?

Миюки тут же прикусывает язык, чтобы не сказать парочку очень плохих вариантов – не стоит пугать бедного мальчика в первый же день.

– Я что-нибудь придумаю, – с легкой улыбкой говорит он вместо этого.

Он притворно вздыхает и показательно потягивается, бормоча что-то о том, что пойдет отдыхать после работы и ни разу не оглядывается, переступив порог дома Фуруи. Сунув руки в карманы, он сворачивает на дорожку к своему дому, когда в памяти всплывают чуточку слишком честная улыбка Рё-сана и его слова, и внезапно всё как-то слишком резко становится на свои места.

«Тебе он понравится».

О нет.

Он…

Кажется, влюбился.

[Lucille.]

***

Миюки наотрез отказывается говорить что либо Рё-сану, который всё время, пока они в море смотрит со своей неизменной непроницаемой улыбочкой. Он отказывается признавать, что его сделали как ребенка – какой бред, честное слово. Хотя Миюки и знал всегда, что если кто-то в их маленьком обществе и способен обвести его вокруг пальца, то только Рё-сан. И всё равно он чувствует, что всего за одну встречу весь его мир перевернулся вверх тормашками. Фуруя должен быть чужаком; Миюки, за его ежедневными заботами, не должно быть до него дела; и всё же лицо Фуруи, его тихий голос и спокойный характер не покидают его мыслей, крутящихся вокруг одного большого вопроса «Почему?». Почему его к нему так тянет?

Может, дело в том, что в деревне, где ничего никогда не меняется, слишком много времени уже прошло с тех пор, как он чувствовал что-то к кому-то. Может, потому, что он устал видеть одни и те же лица год за годом изо дня в день, и Фуруя – это долгожданная перемена. Может, всему виной растущая сексуальная неудовлетворенность, как результат пунктов один и два. Или, может, такой уж он ужасный человек, который не может побороть искушение сделать что-нибудь с таким вежливым и невинным мальчиком.

Он специально ждет два дня, чтобы не создавать впечатления, будто он на грани – разумеется, он немножко параноит, ему кажется, что каждый раз, когда они прощаются после работы, взгляд Рё-сана буравит ему спину – чтобы приготовить ужин, сложить его в контейнер и постучать в дверь Фуруи.

– Эй, я принес тушеное мясо с картофелем, – зовет он и едва не подпрыгивает от неожиданности, когда дверь мгновенно отъезжает в сторону.

На этот раз полутрупом Фуруя уже не выглядит – просто очень уставшим. Он смотрит на Миюки широко раскрытыми от удивления глазами.

– Миюки-сан…

Миюки кивает в знак приветствия, но взгляд его прикован к пальцам Фуруи, каждый из которых обмотан пластырем.

– Что ты сделал с руками?

Фуруя опускает глаза вниз и изучает пальцы, будто сам не помнит, как так вышло, но в этот самый момент из кухни появляется Эйдзюн, неся в руках огромную миску.

– Сэнсэй! Что мне делать с этим пропитанным кровью луком? – спрашивает он, но как только замечает Миюки, тут же прищуривается с подозрением: – Миюки Кадзуя!

– Тебе обязательно каждый раз так меня звать? – фыркает Миюки.

Но затем он опять смотрит на миску у мальчика в руках, затем на мрачного Фурую, упрямо избегающего его взгляда.

Бог ты мой.

– Фуруя, – медленно произносит Миюки, стараясь не рассмеяться. – С этого момента я буду приносить тебе еду.

Фуруя мгновенно вскидывает голову:

– Вы уверены?

– Нельзя же допустить, чтобы ты так издевался над своим руками, м? – широко ухмыляется Миюки. – Они для этого слишком ценны.

– Спасибо, – тихо отвечает Фуруя, снова опуская взгляд на пальцы.

Миюки ведь не лукавит, вовсе нет, раз уж каллиграф зарабатывает руками себе на жизнь, но он всё-таки надеется, что тон его вышел чуточку менее заигрывающим, чем предполагалось. Видит бог, у него на языке вертятся фразочки и похуже, но он сдерживается.

– Миюки-сан, вы очень добры.

«Вовсе нет, – ошеломленно думает Миюки, сглатывая. В горле пересыхает, когда Фуруя поднимает на него красивые серые глаза. – О, вовсе нет».

[Lucille.]

***

Каллиграфия – дело не из быстрых.

Где-то спустя неделю у Фуруи заканчивается тушь и ему приходится её растирать – в магазине ему тоже ничем не смогли помочь, потому что, похоже, детишкам из средней школы на лето задали задание по каллиграфии. Он зря сходил туда-сюда по жаре, но зато Фуруя встретил доброжелательную старушку-хозяйку магазина и её кота, с которым славно пообщался. Он лишь надеется, что Курамочи не будет слишком злиться к тому времени, как он натрет достаточно туши, чтобы закончить всю работу, но пока он сидит с руками, черными едва ли не по локоть, рядом, откуда ни возьмись, возникает Эйдзюн, гордо неся бутылочку туши в руках.

– Сэнсэй! Это тебе!

Он уже даже не задается вопросом, как раз за разом тот проникает через закрытую дверь. Может, и нет смысла вообще её закрывать.

– Где ты это взял? – благодарно, но с некоторой осторожностью спрашивает он.

– Дядя Крис сказал, что мы можем одолжить её вам!

– Спасибо, – тихо говорит он, вытирая руки о покрытую черными пятнами тряпочку.

Фуруя берет бутылек и прижимает к груди, после чего, немного поколебавшись, гладит Эйдзюна по голове. Кажется, он понемногу учится с ним справляться – к тому же, раз уж мальчишке почему-то нравится его общество, то волей-неволей он узнает, что если потакать ему понемножку, то он станет куда послушней, но если увлечься – о работе на весь день можно забыть.

К вечеру ему удается достаточно прилично по своим стандартам написать заказанные иероглифы. Возможно, его серьезная сосредоточенность за работой заставляет Эйдзюна скучать, потому что где-то по ходу дела тот его оставляет, сказав что-то о том, что пойдет ловить жуков. Когда Фуруя откладывает кисть, он зверски голоден и ужасно устал, но в этот момент как по волшебству приходит чудесное спасение, и от двери доносится голос:

– Фуруя, открывай. Это я.

Миюки-сан.

Но как только он открывает дверь, и они с Миюки смотрят друг на друга, тот внезапно начинает хихикать. Фуруя лишь глядит на него в ответ, не понимая, в чем дело, а Миюки аж запрокидывает голову и заливается громким смехом – и внезапно Фуруя думает, что ему нравится, как он звучит – смех Миюки, – но секунда проходит и, должно быть, увидев его растерянное выражение, Миюки останавливается, хотя всё ещё не может прогнать с губ улыбку.

– У тебя всё лицо в туши, – объясняет он, оглядывая Фурую со всех сторон. – И одежда.

По всей длине футболки виднеются отпечатки детских ручек, и когда он смотрит через плечо, то видит, что то же самое творится и со спиной. «Вот же мелкий… » – Фуруя мрачно буравит взглядом пол.

– Когда он так подозрительно легко ушел, то стоило догадаться, что где-то тут есть подстава, – откровенно веселясь, говорит Миюки. – Может, вымоешься, прежде чем садиться за еду?

Когда, умывшись и переодевшись, Фуруя возвращается, Миюки уже ждет его в гостиной у низкого столика, где Фуруя к нему и присоединяется. Миюки с любопытством пролистывает его работы за этот день, но улыбается и откладывает их в сторону. Ещё тогда, когда он очнулся тут на полу, Фуруя заметил это – то, как изменяется лицо Миюки, как загар ложится на кожу, уверенность, которую он излучает одним своим видом и пронзительный взгляд за стеклами очков. Ему… нравится на него смотреть. И еда, которую он приносит. По многим причинам ему приятно его общество. Что на самом деле необычно: как правило, он тяжело сходится с людьми – да большая их часть и не станет с ним говорить, а даже если и станет, он вряд ли найдет, что сказать в ответ, но Миюки, кажется, устраивает просто сидеть рядом, пока Фуруя молча ест свой ужин.

– Миюки-сан, вам не обязательно составлять мне компанию, – говорит Фуруя, когда от принесенного кацудона остается не больше половины.

– Что, ты меня прогоняешь? – поддразнивает Миюки, подняв брови в шутливом удивлении. – После того, как я тут старался готовил?

– Нет, я вовсе не это…

Губы Миюки расползаются в широкой улыбке, а сам он наклоняется ближе:

– Дома мне всё равно делать нечего. Так что я не прочь убить здесь время.

Фуруя недолго молчит.

– Вы живете один?

– С моим стариком, – слишком легко и быстро отвечает Миюки, – но мы мало с ним разговариваем. – И затем он добавляет: – Мне куда приятней смотреть на тебя, чем на него.

– Понятно, – отвечает Фуруя спустя пару секунд. Его лицо не выражает ничего, что бы подсказало Миюки, как он воспринял последнюю фразу. – Вы можете приходить сюда, когда захотите, Миюки-сан.

Миюки удивленно моргает. Он не в силах понять, Фуруя так… отвечает… на его заигрывание, или же из всего пары слов он смог сделать вывод о его натянутых отношениях с отцом и это предложение в таком случае куда более невинно? Узнать этого Миюки не суждено, потому что в этот момент входная дверь отодвигается с громком стуком, и кто-то тяжелый запрыгивает ему на спину, отчего он едва не ударяется об стол.

– Ах ты мелкий… – Миюки оборачивается к улыбающемуся во весь свой неполный комплект зубов Эйдзюну.

– Миюки Кадзуя!

– Чего тебе? – вздыхает Миюки.

Эйдзюн машет перед его лицом потертой бейсбольной перчаткой.

– Пойдем мячик покидаем!

– Чего? Ты время видел?

– Но днем ты вечно занят! – Эйдзюн обиженно надувает губы. – Ты на прошлой неделе обещал! Харуччи ждет! Миюки Кадзуя… – жалобно тянет Эйдзюн, и Миюки стонет и прячет лицо в ладонях.

Он пообещал-то только потому, что иначе бы Эйдзюн не отстал, он и так на той неделе преследовал его всю дорогу от пристани до дома. Он глядит в окно и грубо прикидывает, что до полного захода солнца ещё где-то час.

– Хорошо, хорошо, – нехотя уступает он, потирая переносицу.

Можно и потратить час и исполнить обещание, а то Эйдзюн никогда не даст ему покоя.

– Сэнсэй, поиграй с нами!

Миюки прячет улыбку при виде испуганного взгляда, который бросает на него Фуруя, внезапно оказавшись в центре детского внимания. Он прямо видит, как тот перебирает в голове оправдания, которые бы подошли для ребенка – ха, ему ещё учиться и учиться, как вести себя с этими деревенскими детишками.

– Дай ему поесть. И отдохнуть, – Миюки щелкает Эйдзюна по носу и прищуривает глаза, изображая суровый взгляд. – И не думай, что я не расскажу Крис-сану, что ты сегодня сделал с одеждой сэнсэя!

Эйдзюн в страхе распахивает глаза:

– Но…

– До завтра, Фуруя, – подмигивает Миюки, хватает Эйдзюна за руку и подталкивает того по дороге от дома.

– А, хорошо, – откликается Фуруя, но его встречает лишь пустое место у порога, где только что были эти двое.

Ещё минута проходит, прежде чем Фуруя замечает, что он так и не проглотил последний кусок. Тот лезет в горло с трудом, и Фуруя откладывает палочки. Перед глазами всё ещё стоит прощальная улыбка Миюки. Ещё пара секунд уходит на то, чтобы понять, что его сердце бьется слишком быстро.

Это… из-за жары… или…

Он тяжело сглатывает, щеки заливаются краской.

Ох.

[Lucille.]

***

Это раздражает.

Курамочи звонил ему и спрашивал, не хочет ли он отправить работу на каллиграфический конкурс, но он так и не смог заставить себя сказать «да». За всё это время он ни на шаг не продвинулся в поисках своего стиля – ночью после работы он экспериментировал с разными, но так и не нашел верного. Всегда слишком идеальный, слишком скучный, или же слишком неряшливый, дикий, не его. А без своей каллиграфии в нём больше нет ничего, что он может предложить другим и миру.

Возможно, это его плата за то, что в деревне с ним все так милы и добры. За то, что порой он целый день может провести у моря, сидя на камнях и глядя на волны, пока Эйдзюн и Харуичи плещутся в воде. Или за то, что старшие приглашают его выпить и поесть с ними набэ. Или за все те разы, когда Миюки приходит к нему с той самой улыбкой, пляшущими в глазах чертиками и горячей миской канитамы.

В Токио у него никогда не было столько поводов отвлечься.

Фуруя сжимает зубы и пытается сосредоточиться на следующей черте, но прежде чем кисть касается бумаги, Эйдзюн влетает прямо через его (запертую?) дверь.

– Сэнсэй!

– Я не в настроении, – тут же отвечает Фуруя, прикрыв глаза.

Должно быть, что-то мрачное витает в воздухе вокруг него, потому что даже Эйдзюн замолкает и с любопытством склоняет голову набок.

– Сэнсэй, тебе сейчас весело?

Фуруя смотрит на недописанный иероглиф.

– Не особо.

– Потому что если нет, то пойдем играть!

–…

Определенный смысл в этих словах есть, но именно вот такие затеи и мешают ему сосредоточиться на каллиграфии. И всё же улыбка Эйдзюна ослепляет.

– Зачем тебе пластиковый пакет? – спрашивает Фуруя вместо ответа.

Эйдзюн поднимает пакет двумя руками и размахивает им в воздухе как флагом.

– Собирать мочи! Идемте!

Он не успевает и слова против сказать, когда Эйдзюн хватает его за руку и тянет прочь из дома. Фуруя едва не спотыкается, пока не сдается и нехотя шагает следом. По пути он замечает и других жителей деревни, которые идут в том же направлении, все с пустыми пакетами в руках.

– Собирать мочи?

– А вы не знаете? – радостно спрашивает Эйдзюн, подпрыгивая впереди. – Ну да, вы же чужой.

Фуруя подчеркнуто молчит.

– Это традиция. После постройки дома хозяин разбрасывает мочи, – веселый голос доносится из-за спины. – Хотя сегодня это в честь лодки. Джун-сан недавно купил её.

С ленивой улыбкой Миюки возникает рядом, но вместо привычных очков на нем сегодня красуются специальные спортивные, а в руках – кэтчерская перчатка.

– Миюки-сан, – приветствует Фуруя. – Зачем вам это?

– Это? – переспрашивает Миюки и замечает устремленный на перчатку любопытный взгляд. – А, чтобы ты знал, я хорошо ловлю не только рыбу, – довольно ухмыляется он.

– Я сегодня целую гору насобираю! – объявляет Эйдзюн, затем замечает чуть подальше Харуичи с семьей. – Эй! Харуччи! Старший братик!

– Опаздываете, сэнсэй, – когда они приходят на пристань, Рё-сан одаривает Фурую своей фирменной улыбкой. – Миюки.

Миюки рядом с ним делает движение, будто пытаясь скрыться, хотя и непонятно от кого и зачем, но думать об этом некогда, всё больше деревенских толпится на пристани, толпа шумит в радостном предвкушении.

Юки машет ему рукой:

– Готовьтесь, они сейчас начнут бросать, – предупреждает он.

Фуруя поднимает глаза на покачивающуюся на волнах новенькую лодку, на которой мужчина со светлой шевелюрой и щетиной на подбородке, который как-то похлопал Фурую по плечу в день переезда, широко усмехается и кричит что-то своим знакомым, собравшимся внизу. Большими кандзи на борту лодки красуется надпись «Савако».

– Вообще хорошей приметой считается называть лодку в честь старшей дочери в семье, – поясняет Миюки, – но Джун-сан не женат, так что… Имя он взял из сёдзе-манги.

– Ясно, – кивает Фуруя, хотя на самом деле не совсем.

– Готовы ловить! – во всеуслышание вопит Эйдзюн, и отовсюду доносятся согласные крики, решительно сжатые кулаки взмывают вверх.

Фуруя с беспокойством оглядывается:

– Эм, я тоже?

– Конечно, – ухмыляется Миюки и хлопает Фурую по спине. – Не бойся. А, и осторожней с Крис-саном… он не такой хороший, как кажется.

– Бросаем! Готовсь! – Джун поднимает мешок с мочи. – Старт!

Фуруя невольно отступает назад, когда все деревенские, толкаясь и пихаясь, устремляются вперёд. За доли секунд его оттесняют на самый край, не давая и шанса поймать ни одного мочи. Уголком глаза он замечает, как мочи летит к нему, но прежде чем он успевает хотя бы поднять руки, с быстротой молнии перед ним появляется Крис и одним ловким движением ловит мочи на лету. Эйдзюн вскрикивает в восторге, Крис одаривает Фурую кивком, прежде чем вновь исчезнуть в толпе, но это не меняет того факта, что добычу украли у Фуруи из-под носа.

Фуруя вздыхает, стискивает зубы и пытается протиснуться сквозь людскую массу в надежде ухватить хоть один мочи. В какой-то миг его рука касается чьей-то ещё, и когда он поднимает взгляд, Рё-сан одаривает его своей улыбочкой, после чего Фуруя тут же предпочитает ретироваться. Такими темпами он так ничего и не подберет – в отличие от Маско, ещё одного из старожил, который уже прямо там жует свой трофейный мочи, в то же время выхватывая ещё один из воздуха.

Время уходит, всё меньше и меньше мочи бросают с лодки, а Фуруя всё ещё остается с пустыми руками. Наконец ещё один летит прямо на него, рука уже готовиться схватить, когда вдруг тень загораживает солнце, и в следующий момент он уже обнаруживает себя на земле, и что-то тяжелое давит сверху.

– Упс, – с веселой улыбкой смотрит на него Миюки. – Ты в порядке?

Фуруя садится, но даже не пытается встать дальше, полностью принимая свой разгром.

Миюки бросает быстрый взгляд на его пустые руки и карманы и заливисто смеется.

– Ну ты даешь. Берись за дело со всей силой, как обычно, Фуруя.

Но именно этого он и не может, разве нет?

– Не думаю, что этого достаточно, – искренне говорит Фуруя.

Прямо как с его каллиграфией…

Миюки замолкает, изучая поникшего каллиграфа перед ним.

– Не стоит всегда смотреть только вверх, – медленно произносит он, теребя завязки перчатки. – Наберись терпения и хватай, как только шанс упадет перед тобой. Ты увидишь массу возможностей у себя под ногами. – Он оглядывается: – Хотя сейчас осталось уже не так много, но не сдавайся, всё равно стоит попытаться.

Упавшие вниз мочи, почему Фуруя не замечал их до сих пор? Он поднимает глаза на Миюки, который улыбается тепло, и внезапно крики и шум на фоне стихают, он понимает, что не слышит их больше, как не видит и кучи людей вокруг – только Миюки перед ним, который смотрит на него и кивает, подбадривая.

Издалека доносится голос Эйдзюна:

– Сэнсэй! Скорее, а то все разберут!

– Хорошо, – говорит Фуруя и встает.

Миюки исчезает в толпе, и Фуруя ныряет за ним, преисполненный новой решимости. Его встречают тычками и локтями, но он продолжает пытаться выхватить мочи, прежде чем их схватит кто-то другой. Под конец Эйдзюн подбегает к нему с полным мешком.

– Сэнсэй, сколько ты собрал?

Миюки чуть позади хихикает в кулак:

– Ни одного.

– А я целых двадцать восемь! – гордо возвещает Эйдзюн. – Харуччи, а у тебя сколько?

Харуичи застенчиво жмется к другу, когда Эйдзюн вытягивает его за руку.

– Тридцать один.

– А тем временем взрослый мужчина поймал ноль, – тянет Миюки, качая головой.

Фуруя тут же мрачнеет и буравит взглядом землю. По пути домой, Харуичи робко тянет его за штанину и протягивает мочи. Фуруя смотрит на него какое-то время, но лишь качает головой и гладит мальчика по волосам.

– Я поймал один, – тихо говорит он, глядя прямо на Миюки. – Вы его у меня украли.

– Вот как? – насмешливо спрашивает тот, небрежно поправляя мешок с мочи на плече. – Вот уж не думал, что ты не умеешь проигрывать.

– Вовсе нет.

– А вот и да, – при виде обиженного лица Фуруи, Миюки громко смеется.

Когда они подходят к дому Фуруи, у порога их ждет большая кастрюля. Фуруя наклоняется и с любопытством приподнимает крышку – тут же в воздухе раздается сладкий запах красных бобов. Тесто и бобовая паста.

– А, это должно быть Нори принес. – Миюки заглядывает через плечо. – Он делает такие утешительные подарки тем, кто не смог ничего поймать.

Какое-то теплое чувство опять затапливает сердце, как тогда, в самый первый вечер. Даже если сегодня он не получил ни одного мочи, и гнетущее напряжение от невозможности написать хоть что-то стоящее так никуда и не делось – было весело. По дороге разлетаются смех и звонкие крики: Эйдзюн и Харуичи играют там в догонялки.

– До завтра, сэнсэй! – доносится до Фуруи.

Миюки устало смотрит детям вслед.

– Эй, вам же нельзя убегать без меня! – Он цокает языком и вздыхает. – Фуруя, – вновь оборачивается он на мгновенье, – вот, держи.

Фуруя протягивает ладонь и чувствует что-то мягкое и холодное.

Мочи.

– Тот, что я украл у тебя.

Фуруя поднимает глаза и пересекается с Миюки взглядом, осторожно сжимая мочи в руке, пока сердце бьется всё быстрее.

– Миюки-сан…

– М-м?

Фуруя сам не знает, что он хочет сказать, поэтому останавливается на простом:

– Спасибо.

– Да не стоит. – Уголки губ Миюки приподнимаются в довольной усмешке, он тянет руку и гладит Фурую по голове.

Фуруя удивленно моргает, не зная, как реагировать на такой жест и на ощущение пальцев, скользящих по волосам. Невольно лицо его заливается румянцем. И вот уже Миюки не может отвести взгляда и внезапно забывает, как дышать – он не уверен, правда ли это и не играет ли его фантазия с ним злую шутку, но, о черт, это самое милое, что он когда-либо видел в жизни.

Словно в трансе, он облизывает губы.

– Миюки Кадзуя! Ты чего там застрял?!

Миюки отдергивает ладонь, реальность врывается детским голосом, разрушая чары. Внутренне он проклинает Эйдзюна, натягивая на лицо непроницаемую улыбку.

– До скорого, – как можно небрежней бросает он и удаляется, не смея оглянуться.

О, как же он влип.

[Lucille.]

***

Стоит жаркий и солнечный день – по правде говоря, все дни здесь солнечные и жаркие, но именно в этот день Фуруя сидит под вентилятором на пороге дома, дверь распахнута настежь в тщетной надежде впустить хоть немножко прохлады. При такой жаре невозможно делать ровным счетом ничего, включая каллиграфию, хотя Эйдзюн, кажется, тут не согласен: такой же бодрый, как и всегда, он лежит на полу на животе и рисует что-то позаимствованной кисточкой. Фуруя же явно находится где-то на грани теплового удара, ему требуется моргнуть несколько раз, прежде чем понять, что стоящий перед ним Миюки, изучающий его с озабоченным видом, – не вызванная перегревом галлюцинация.

– Миюки Кадзуя! – громко приветствует его Эйдзюн, вспрыгивая Фуруе на спину, и да, Миюки ему точно не мерещится.

– Эй, ты в порядке? – спрашивает Миюки, ставя рядом корзинку овощей (по виду только что с грядки), чтобы заглянуть Фуруе в лицо.

– Горячо… – Фуруя мотает головой, внезапно язык будто немеет.

Солнце и правда палит нещадно, но это не причина, чтобы Миюки стоял в его дверях с голым торсом, сверкающим от пота под яркими лучами.

– Да, кажется, я себе спину сжег, но сегодня и правда слишком жарко, чтобы работать на огороде в футболке, – не ведая о внутреннем смятении Фуруи, продолжает Миюки. – Тэцу-сан определенно знает, как взыскивать долги.

– Миюки-сан, – Фуруя открывает рот, не успевая сообразить, что же он несет. – Не хотите зайти… выпить. Воды. Потому что вы горяч… Горячо. Слишком. Снаружи.

Миюки смотрит озадаченно, но быстро его лицо расслабляется и расплывается в приятно-удивленной улыбке.

– Конечно.

Миюки опускается рядом с Фуруей и вздыхает с облегчением, потягивая ледяную воду. Эйдзюн забирается ему на колени и пытается выхватить стакан.

– Пойди и налей себе сам, – ворчит он, но все-таки дает тому глотнуть.

– Ты липкий, – отмечает Эйдзюн, прижимая ладошки к голой влажной коже.

Миюки передергивается от боли. Черт, ну и мерзкие же эти солнечные ожоги.

– Эй, не делай так.

Разумеется, Эйдзюн тут же делает наоборот, у Миюки нервно дергается бровь. Он пытается схватить мальчишку за шиворот, но Эйдзюн с веселым смехом легко уклоняется. Краем глаза Миюки смотрит в бок и замечает, что Фуруя сидит, прикрыв глаза, и дремлет, прислонившись к косяку. Вид у него усталый.

– Эй, Эйдзюн, хочешь сыграть в игру? – Миюки понижает голос, словно открывая великую тайну.

Как и ожидалось, тот заглатывает приманку.

– Какую?

– Охота за сокровищами. Видишь ли, я спрятал некоторые… особые вещи на деревьях по дороге к твоему дому, – со смертельной серьезностью в голосе продолжает Миюки. – Но только если соберешь их все, сможешь получить приз.

– А что за приз?

– Очень классный, – шепчет он. – Не хочу рассказывать, чтобы не портить сюрприз. На всё про всё у тебя есть два часа, – уже нормальным тоном объявляет Миюки. – На старт, внимание…

– Погоди… Миюки Кадзуя…

– Марш!

Может, просто из-за всплеска адреналина от нагнетаемого словами Миюки напряжения, но Эйдзюн вскрикивает и молнией уносится по дорожке к своему дому. Как только он оказывается достаточно далеко, чтобы его не могли слышать, Миюки начинает хихикать – наконец-то можно будет расслабиться в тишине и покое. Он замолкает, однако, когда замечает, что Фуруя смотрит на него в изумлении и восхищении.

– С ним не так-то сложно управиться, когда знаешь, как он думает, – потирая шею, поясняет Миюки.

Даже если ему нравится ощущать взгляд Фуруи на себе, сейчас Миюки отчего-то чувствует себя неловко – словно ни с того ни с сего оказался под лучами прожекторов, которые просвечивают его насквозь. Он судорожно оглядывается в поисках другой темы для разговора.

– Что это? – спрашивает он, кивая головой на стопку исписанных листов.

– Работа, – просто отвечает Фуруя.

Все фразы кажутся какими-то странными, пока до Миюки не доходит, что это названия фильмов. Ха, вот чем, значит, занимаются каллиграфы.

– Хм-м-м, у тебя и правда красивый почерк, – хмыкает он, пытаясь прочесть особенно хитрую надпись. – Он тебе подходит.

– Вы не считаете его скучным?

– А?

Внезапно Фуруя оказывается позади – и куда ближе, чем ожидалось.

– Как по прописям, – поясняет он.

Миюки незаметно отодвигается (чтобы окончательно не умереть от разрыва сердца).

– Может, немного, – он ещё раз смотрит на иероглифы, раздумывая над ответом. – Но я бы не назвал его скучным. Если бы это было так, то людям бы твоя каллиграфия не нравилась, верно?

Фуруя сглатывает.

– Я бы и за миллион лет не смог написать так, – скривив губы, с сухим смешком говорит Миюки. – Все-таки у меня нет твоего таланта.

– Талант…

Услышав тихий голос, Миюки удивленно поднимает на Фурую глаза и хмурит брови:

– Я что-то не то сказал? – он замолкает, каждой клеточкой ощущая внезапно повисшее напряжение.

Фуруя глядит на него с нечитаемым выражением лица, и Миюки слабо сглатывает, попутно задаваясь вопросом, как всё привело к этому моменту между ними, где всё кажется таким деликатным и хрупким. Он всего лишь сказал пару слов о каллиграфии Фуруи, он же не сказал ничего… ничего ужасного, правда? Он точно не рассчитывал на такой эффект и уж вовсе не ожидал того, что Фуруя мягко возьмет его руку в свою.

«Черт, да что тут происходит?» – широко раскрытыми глазами Миюки смотрит на него в ответ.

– Вы можете, – произносит Фуруя, Миюки моргает.

– Ч-что?

– Вы можете. Так писать. Я могу научить, – поясняет Фуруя.

Прежде чем Миюки успевает что-нибудь понять, он уже сидит у столика с листком бумаги перед ним, кистью в руке и ладонью Фуруи на его собственной.

– Э-э-э…

Пальцы у Фуруи куда длиннее, кожа бледнее и мягче. Он с трудом отрывает от них взгляд и переводит на лист, где Фуруя управляет его рукой, чтобы показать, как писать первую черту. Она выходит аккуратной и красивой. Фуруя отпускает и ободряюще кивает. Миюки вздыхает и – была не была – дописывает кандзи. Он старается, но все равно в конце кисть дрожит и линии кривятся.

– Говорил же.

– Просто нужно попрактиковаться.

Миюки фыркает:

– Даже если я потренируюсь, я не смогу писать так, как ты, – говорит он, пытаясь прочистить голову от всей этой внезапной близости.

– Почему нет?

– Я не спец, но это же то, как ты пишешь? – он приподнимает бровь. – Твой стиль.

Опять Фуруя смотрит на него с тем непонятным выражением, и уже позже, в туманные предрассветные часы, когда Миюки ворочается в своей постели не в силах заснуть, он думает, что ни за что не сможет забыть взгляд блестящих серых глаз, пронзающий его насквозь.

Никогда.

[Lucille.]

***

– Ты там живой ещё? – спрашивает Курамочи, когда Фуруя наконец-то берет трубку. До этого у него умер аккумулятор, и Курамочи пришлось почтой высылать ему новый.

– Да.

– Это радует, – раздраженно бурчит Курамочи. – Ну и когда ты собираешься назад в Токио?

– Зачем мне возвращаться?

– Ну, никакой особой причины нет, но также у тебя и нет повода туда не вернуться. Всё с твоей каллиграфией в порядке, Фуруя. – Курамочи вздыхает: – Директор сказал так только потому, что ты молод, и он не хотел, чтобы ты зазнался. Иногда ты принимаешь всё слишком близко к сердцу.

Фуруя молчит.

– Ну и? Нашел, что искал, на этом своем острове?

– Ещё нет… – отвечает Фуруя, потому что он все ещё не уверен…

– Ну ладно. Так что, сможешь поучаствовать в каллиграфической выставке института Нарука? Она через два месяца.

– Я… думаю, да.

– Думаешь? – Курамочи рявкает в трубку, и Фуруя поджимает губы.

– Да. Пожалуйста, закажите все материалы, что я сейчас перечислю.

– Вот это другой разговор, – фыркает Курамочи, но в голосе его слышится приязнь, пока он записывает перечисляемое Фуруей. – Уже есть на уме какая-то идея?

– Нет.

– М-м, ну ладно. Я уверен, ты что-нибудь придумаешь. Что ж, позвони мне, если посылка не придет к концу недели. И даже не смей получить тепловой удар и слечь в больницу, понял?

– Да, сэмпай, – Фуруя кивает, и с довольным хмыканьем Курамочи кладет трубку.

С того разговора прошел месяц, но бумага на его столе все ещё девственно бела и чиста. Хоть Курамочи и заверяет, что с его каллиграфией всё в порядке, но сейчас проблема скорее в том, что именно ему писать. Это будет его первая серьезная работа за полгода, с того момента, как он сорвал своё произведение с рамки на выставке. Он обязан написать что-то, что было бы достойного нового и улучшенного Фуруи Сатору и всех тех вещей, которые он узнал с тех пор, как покинул Токио.

Когда Миюки в очередной раз приносит ему еду, от взгляда его не скрывается и беспокойство Фуруи. Что не удивительно: едва зайдя в дом, он находит того сидящим за своим рабочим местом и нервно рисующим пугающе ровные круги на бумаге.

– Бесполезно мучить музу, если она не приходит сама, – с усмешкой отмечает Миюки.

– Я пытался найти вдохновение, – бормочет Фуруя, растекаясь по столу.

– И?

Фуруя протягивает ему лист с кругами.

– И что это должно быть? Инопланетные знаки?

– Миски. С кономоном.

Миюки фыркает и заходится хихиканьем. Да уж, на маринованных овощах пора вещать надпись: «Осторожно! Вызывает привыкание».

– Рё-сан им тебя угощал, да?

Фуруя не отрицает:

– Миюки-сан, у вас есть ещё?

– Ты даже не пытаешься бороться, а? – Миюки качает головой, с лица не сходит широкая ухмылка. – Да, есть, но не за просто так.

Фуруя тут же выпрямляется.

– Тогда чего вы хотите взамен?

Миюки задумчиво хмыкает и специально тянет время.

– Сходи со мной выпить на сельском собрании сегодня, – говорит он, наконец. – Не думаю, что смогу выдержать ещё одну игру в сёги с Тэцу-саном, – вполголоса добавляет он.

Фуруя порой бывает на таких «собраниях», хотя от выпивки всегда отказывается, потому что после планирует ещё попрактиковаться в каллиграфии. Большую часть времени там он просто сидит и кивает в такт хриплому смеху и неприличным шуточкам деревенских.

Это… интересный опыт.

– Хорошо.

Миюки немного удивлен такому быстрому ответу, но, встретив выжидательный взгляд Фуруи, быстро собирается:

– Занесу кономон завтра, – усмехается он. – А сейчас поешь и пойдем.

[Lucille.]

***

Как выясняет Миюки, заставить Фурую пить одновременно лучшая и худшая идея в его жизни. Ему удается улизнуть от игры в сёги с Тэцу, но только потому, что он быстро придумывает отговорку, что пришел лишь пропустить пару рюмочек с Фуруей за компанию. Рё-сан не прячет улыбки при этих словах, и Миюки передергивает. Он видит, как тот обменивается этой улыбочкой со всеми, кто тут же начинает насмешливо поглядывать в его сторону, но, к счастью, Фуруя слишком занят, с любопытством принюхиваясь к разным бутылочкам саке на столе, чтобы заметить. Он надеется.

Фурую усаживают в круг между Миюки и Крисом, и маленькие чашечки передаются из рук в руки. Тут и там текут веселые беседы, Фуруя опускает глаза на рюмку в руке, чувствуя себя немного не в своей тарелке.

– Можешь не говорить вообще ничего, если не хочется, – подсказывает Миюки, залпом выпивая свое саке. – Они всё равно болтают за всех. Просто отдыхай. И пей.

Фуруя опять смотрит на выпивку и делает первый глоток.

После этого всё немного как в тумане, хотя он смутно отмечает, что Миюки тоже не участвует в общей беседе, только смеется иногда чьему-то рассказу, да подносит к губам чашечку с саке. Почему-то от этого Фуруе становится легче, словно не только он один тут не вливается в общее веселье. Алкоголь согревает тело до самых кончиков ушей, но не так, как летний зной, он проникает глубже и сворачивается внутри, заставляя Фурую чувствовать себя сонным и немножко счастливым.

Он рассеянно вспоминает тот жаркий день и Миюки на своем пороге, без футболки и… стоп.

Они и сейчас у его порога. Это его дверь.

– Да, это твоя дверь, – Миюки смеется и горячее дыхание обжигает ухо. – Ты что, настолько пьян?

Фуруя бормочет что-то нечленораздельное. Когда он опускает голову, всё вокруг начинает кружиться, и медленно, очень медленно до него доходит, что всё это время Миюки поддерживает его за талию.

– До комнаты сам дойдешь или мне тебя донести? – дразнит Миюки. – Да, может, не стоило мне давать тебе столько пить. Заранее прости за завтрашнее похмелье. – Однако виноватым голос не звучит.

Фуруя мотает головой, осторожно освобождаясь от поддерживающих рук Миюки. У того на щеках горит яркий румянец от выпитого спиртного, но глаза по-прежнему яркие и пронзительные. Как звезды.

– Миюки-сан, – Фуруя не думает, что говорит сейчас. – Мне нравитесь. Вы. Со мной. Спасибо, что вы здесь есть.

Миюки замерзает на месте, кажется, даже кровь в его венах обращается в лед.

– Э-э-э…– он с трудом сглатывает. Что Фуруя сейчас сказал? – Эм… не за что?

Фуруя кивает и, запнувшись пару раз, пошатываясь, заходит внутрь, и Миюки отпускает его, руки безвольно висят по бокам, он не в силах пошевелить даже пальцем.

Что.

Что?!

[Lucille.]

***

– Фестиваль! Фестиваль! – Фуруя по мере сил игнорирует мальчишку, который с радостными воплями носится по дому, и старается как можно аккуратней завязать оби на юкате Харуичи.

– Давай, сэнсэй! Быстрее! – Эйдзюн ноет и трясет его за руку.

– Пожалуйста, подожди немного, – Фуруя вздыхает и поправляет последние складки ткани.

Он неплохо умеет обращаться с традиционными костюмами – его семья и сама весьма традиционных нравов, так что, наверное, поэтому его и попросили одеть детей к празднику. Но он не жалуется, потому что… он никогда не был на фестивале. Всегда была выставка, на которой ему нужно было быть, или ему приходилось оставаться дома, чтобы к очередной выставке готовиться… Но в этот раз он точно пойдет! Даже если и сейчас на горизонте маячит крайний срок через две недели – Фуруя гонит эту мысль прочь.

Миюки-сан прав, если вдохновения нет, то нечего и пытаться вызвать его искусственно. Но если он так ничего и не напишет, Курамочи точно ему спуску не даст. Но всё равно, он поправляет собственную темно-голубую юкату под поторапливающие крики детей. Когда они наконец-то добираются до места, уже переваливает за полдень и люди ходят туда-сюда, останавливаясь у цветных палаток и стендов.

– Сэнсэй! Золотые рыбки! Там золотые рыбки!

Он ускоряет шаг, пытаясь поспеть за убежавшими вперед Эйдзюном и Харуичи.

– Не уходите слишком далеко, – предупреждает он их, хотя те едва ли обращают на него внимание.

– А, сэнсэй, – приветствует его Джун из-за стойки палатки с рыбками. – Сотня йен за попытку.

Фуруя смотрит на плавающих в маленьком бассейне рыбок, затем обратно на Эйдзюна с Харуичи. Те склоняются над рыбками, а потом поднимают на него большие блестящие глаза. Ну, он думает, что у Харуичи они тоже большие и блестящие, хотя из-за челки и не видно. Он выуживает монетку из кармана и протягивает Джуну, с подозрением принимая из его рук бумажный сачок. Тот выглядит таким хрупким… это вообще возможно?

– Удачи, сэнсэй!

Фуруя медленно опускает сачок в воду и когда одна из рыбок подплывает поближе, резко дергает запястьем. Но всё, что он получает – расклеившиеся и сломанные останки сачка.

– Да, сэнсэй, это явно не твоё, – без обиняков комментирует Эйдзюн.

Фуруя хмурится.

– Ещё раз, – требует он, протягивая монету.

Но и следующая попытка выходит не лучше. Знакомый смех раздается за плечом, и он вздрагивает и тут же вспыхивает от стыда, заметив присевшего с ним рядом Миюки. Черт, даже кончики ушей горят.

– Подвинься-ка, – говорит Миюки, давая Джуну деньги.

Миюки прищуривается и одним стремительным движением делает взмах – так быстро, что Фуруя даже не успевает уследить.

– А, вот дерьмо, – Миюки прочищает горло, глядя на пустой и сломанный сачок.

Джун заходится громовым хохотом, складывается пополам и бьет себя по колену.

– Всё-таки Рёске был прав. Я думал, он надо мной прикалывается, но…

Фуруя с беспокойством оглядывается на детей, также потешающихся над провалом Миюки, и думает, можно ли им слышать ругательства.

– Джун-сан! – слегка покраснев, шипит Миюки. – Я не… Это вовсе не…

– За все твои старания, можешь получить ещё одну бесплатную попытку, – кашлянув и старательно пряча ухмылку, предлагает Джун. – Вперед, Миюки-сан…

Миюки зыркает достаточно выразительно, так что Джун давится смешком, и выхватывает протянутый сачок. К его чести надо сказать, в этот раз рыбку он ловит, и Джун сажает её в пластиковый пакет с водой и надувает его.

– Повеселитесь там с сэнсэем, Миюки, – с усмешкой желает Джун.

Фуруя коротко кланяется, но Миюки тут же забирает рыбку и утаскивает его прочь.

– Миюки Кадзуя! Куда это ты уводишь сэнсэя?! – возмущенно вопит Эйдзюн им вслед.

Миюки глубоко вздыхает и прикрывает глаза, стараясь успокоиться, за это время мальчишки с легкостью их догоняют.

– Миюки-сан, – осторожно спрашивает Фуруя. – Что-то не так?

– Нет… нет, – произносит Миюки. – Всё хорошо. Я немного голоден, – быстро меняет он тему. – Что хочешь попробовать?

– Якисоба!

– Такояки.

– Я не вас, мелюзга, спрашивал, – фыркает Миюки вцепившимся ему в штаны детишкам.

– Сладкую вату, – говорит Фуруя, и Миюки удивленно оглядывается. – Я… никогда её не пробовал, – тихо сознается тот.

– Ты серьезно? – Миюки смотрит, вытаращив глаза и забыв закрыть рот. – Ты никогда… Стоп, но она же есть в Токио, да?

– У меня никогда не было времени погулять по фестивалю, – объясняет Фуруя.

– Ну, даже так… – тянет Миюки и чешет затылок. – А, черт, это всё слишком печально, просто поверить не могу, – бормочет он и удаляется куда-то с целеустремленным видом.

Фуруя идет следом, и вскоре они подходят к палатке с едой. Спустя несколько минут Миюки забирает огромную копну сладкой ваты на палочке.

– Вот. Угощайся.

– Я тоже хочу! – Эйдзюн вклинивается и пытается подпрыгнуть, чтобы ухватить кусочек ваты у Фуруи, но тот, защищая её, поднимает повыше. – Миюки Кадзуя…

– Не думай, что у всех взрослых полно денег! – возмущенно хмыкает Миюки.

– Жадина! – тут же надувается Эйдзюн, но в итоге Миюки сдается и покупает по вате на каждого из детей.

Фуруя тем временем смотрит на свою, не зная, с какого конца к ней подступиться и как кусать, пока не замечает веселый взгляд Миюки, наблюдающего за его дилеммой.

– Миюки-сан, а вы не будете?

– М-м-м? – Миюки широко ухмыляется. – Я вообще-то хотел яблоко в карамели, но украду у тебя немножко.

Фуруя не успевает до конца переварить услышанное, как Миюки уже подходит к нему и касается губами уголка ватного облачка, оборачивая нити вокруг языка, прежде чем откусить.

– Черт, оно ещё более липкое, чем я думал, – отмечает он про себя, утирая губы пальцем и облизывая его потом. – Фуруя? На что ты смотришь?

Фуруя быстро моргает и вместо ответа мотает головой. Миюки какое-то время озадаченно глядит, склонив голову набок, затем пожимает плечами.

– Яблоки в карамели в той стороне. Дети, идем. Не потеряйтесь.

У Эйдзюна слишком забит рот, чтобы что-то сказать, но он тянет Харуичи за руку и вприпрыжку бежит за Миюки, с хитрой улыбкой шагающим впереди.

[Lucille.]

***

Они играют ещё в несколько игр у палаток – точнее, играют Эйдзюн и Харуичи, а Миюки только дразнит их за проигрыши, потом смотрят выступление танцоров и барабанщиков и пробуют другие выставленные на ярмарке угощения. Фуруя обнаруживает, что ему очень нравится колотый лед с сиропом: сладкий вкус и желанная прохлада на жаре. Ближе к девяти вечера Эйдзюн и Харуичи практически утаскивают Фурую за подол юката к пляжу, прочь от ярких огней фестиваля.

– Быстрей, вот-вот начнется! Сэнсэй, ты такой медленный!

– Эй, не уроните его, – предупреждает Миюки, однако не делает ничего, чтобы их остановить.

Мальчишки, не переставая радостно подпрыгивать, приводят Фурую к линии волнорезов. Когда Миюки их догоняет, Фуруя покорно садится на самый крупный из камней у самой кромки воды, тогда как неразлучная парочка уже наполовину залезла на самый верх. Взглянув на лицо Фуруи, Миюки прячет усмешку – тот явно оттаял к детям за эти месяцы, но их неисчерпаемая энергия все равно выматывает его не на шутку.

Миюки прислоняется к камням и поднимает взгляд к небу. Уже в любой момент.

– Мне надо кое-что сказать, – внезапно произносит Фуруя.

Эйдзюн свешивает любопытную голову вниз:

– Сэнсэй, говори громче!

Фуруя открывает рот, но в этот самый момент в небе раздается грохот и внимание всех оказывается прикованным к расцветающим на ночном небе ярким огням фейерверков. Радостные крики долетают до них со стороны фестиваля, и – куда громче – сверху от Эйдзюна и Харуичи:

– Как ярко!

– Потрясающе! Харуччи, как круто!

Миюки улыбается ярким всполохам, но с интересом переводит взгляд на Фурую.

– Эй… – начинает он, но замолкает. Широко раскрыв глаза, тот смотрит вверх, будто никогда в жизни своей не видел фейерверков.

Возможно, так оно и есть, судя по сверкающим детским восторгом глазам и удивленно приоткрытому рту. Миюки проглатывает вертящийся на языке вопрос и отворачивается обратно к небу.

[Lucille.]

***

– Рано ты, – приветствует Курамочи, когда Фуруя стучится в дверь его офиса.

Фуруя пытается ослабить узел слишком тугого галстука, который он вынужден надевать каждый раз к деловому костюму, когда заезжает в офис Курамочи в центре Токио.

– Вы получили посылку?

– Только что, – Курамочи жестом показывает ему проходить. – Да-а, в таком размере оно впечатляет, – кивает он головой на последнюю работу Фуруи, которую тот выслал не задолго до того, как самому взять билеты.

На огромном холсте красуются иероглифы 花火, всю ночь после фестиваля Фуруя потратил на их создание. Тогда внутри него бурлили чувства, настолько яркие, что он боялся, что взорвется, если не перенесет их на бумагу; и он выплеснул их широкими грубыми мазками кисти, продолжая писать и писать, пока не ощутил, что запечатлел всё, что увидел тогда в небе.

– Это значит, что оно не впечатляло бы, будь холст маленьким?

– Я этого не говорил, – Курамочи закатывает глаза.

– Сэмпай, – голос Фуруи дрожит от едва сдерживаемого волнения.

– Успокойся, – заверяет его Курамочи и кладет руку на плечо, крепко сжимая пальцы. – Фуруя. Это хорошая каллиграфия. Очень смелая и яркая.

– Но можете ли вы сказать, что она моя? – продолжает давить Фуруя.

– Хм-м-м… Раньше я ни за что не смог бы представить, что ты написал нечто подобное, но сейчас…

Глаза Фуруи сверкают сталью, решительно он произносит:

– Тогда я не подам её на выставку.

– Эй, Фуруя! – едва не стонет Курамочи. – Крайний срок через неделю!

– Но это не («достаточно хорошо?»)… я, – говорит Фуруя, опуская глаза. – Это не моё. Я не могу быть таким. Я… я не смогу. Так написать. Ещё раз. Это лишь одна работа с фейерверками, которую я…

Курамочи смотрит на него так, будто готов придушить, но сделав серию размеренных вдохов и выдохов, только раздраженно сжимает пальцами переносицу.

– Хорошо, – мягко говорит он. – Почему бы тебе ненадолго не заехать домой. Пообвыкнуть к жизни не на острове, а? Я загляну через пару дней тебя проведать.

Ровно три дня проходит с их разговора – Курамочи всё ещё настаивает на том, чтобы подать уже написанную работу, но знает, что Фуруя потеряет к нему всякое уважение, если он сделает так без согласия каллиграфа. Когда он подходит к воротам, мама Фуруи лично радостно приветствует его.

– Давно не виделись, Ёичи-кун.

Курамочи улыбается в ответ:

– Хорошо выглядите, Фуруя-сан. Это вам, – он протягивает красиво упакованную коробочку с мочи.

Мама Фуруи тепло похлопывает его по щеке и вздыхает:

– Пожалуйста, пригляди за Сат-тяном, хорошо? Он даже из комнаты не хочет выходить.

– Конечно, – заверяет её Курамочи, хотя в животе уже шевелится нехорошее предчувствие.

Когда, наконец, он добирается до нужной части огромного имения, то громко колотит в дверь. Черт, да даже если бы Фуруя и не зарабатывал хорошие деньги как признанный критиками каллиграф, его семья и так бы явно не бедствовала. На стук никто не отвечает, но Курамочи, наплевав на это, отодвигает её в сторону. Весь пол усеян листами с каллиграфией, но, что важнее, Фуруи нигде не видать.

Он оглядывается в панике, пока не замечает того сидящим в самом темном углу, с самым жалким и подавленным видом, какой Курамочи у него только наблюдал за всё время их знакомства.

– Курамочи-сэмпай, – заслышав шаги, Фуруя поднимает голову.

– Что ты делаешь?

– Всё не так. Оно не такое, – Фуруя кивает на пол.

Курамочи с любопытством поднимает листок и вглядывается в него. Фуруя вновь пытался написать 花火, но в этот раз уже в своем обычном более аккуратном стиле и на куда меньшем листке.

– Выглядит как домашняя работа какого-нибудь школьника…

Фуруя от такого комментария только больше мрачнеет и окончательно сворачивается в клубок.

– Эй, Фуруя, – сердито зовет Курамочи, нависая над ним. – Если не хочешь отправлять уже готовую работу, то, пожалуйста, напиши хоть что-нибудь. Времени уже нет.

– Я не могу найти ничего, что хотел бы написать, – бормочет Фуруя себе под нос.

Курамочи присаживается на корточки рядом и смеряет его усталым взглядом.

– Ну и что ты только приобрел от той поездки? – вздыхает он. – Ты ещё в худшем состоянии, чем до этого.

– Это не… – Фуруя поднимает голос, но затем спохватывается, – так.

Курамочи пристально на него смотрит, и Фуруя отводит глаза.

– У тебя сердце тут совсем не на месте, да? – помолчав, произносит Курамочи. – Я так и знал, что это плохая идея тебя туда отпускать, – стонет он, спрятав лицо в ладони. – Хорошо, диктуй номер.

Фуруя недоуменно моргает.

– Номер, – нетерпеливо повторяет тот. – Кого-нибудь, кого ты знаешь на острове. Ты… ты выглядишь так, будто скучаешь по дому. Если поговоришь с кем-то оттуда, тебе должно полегчать.

– Я… – Фуруя начинает было спорить, но быстро вешает нос. – Хорошо.

Он сам не знает, почему это не пришло ему в голову раньше, учитывая, что все, о чем он думал с момента отъезда – как бы вернуться на остров. Токио кажется ему странным теперь, слишком шумным, зажатым и пустым, без то и дело заскакивающих к нему взрослых жителей деревни или бегающих вокруг детей. Или Миюки-сана, приносящего еду и смеющегося выходкам ребятни.

Он возится с телефоном, выискивая самое нужное имя, и нажимает кнопку вызова. Не проходит и трех гудков, как ему отвечают.

– Фуруя, – приятно-знакомый голос доносится из трубки. – Что такое?

Фуруя почти роняет телефон, но вместо этого лишь стискивает его сильнее.

– Я…

– Ой… эй, не выхватывай! – слышится звуки борьбы, затем новый голос – куда моложе и звонче, но тоже знакомый – раздается в ухе:

– Сэнсэй? Сэнсэй, это ты? Сэнсэй, без тебя тут скучно! Скорей возвращайся домой, ладно?

Фуруя сглатывает, чувствуя, как тепло разливается внутри. На фоне звучат ещё голоса:

– Эй, Эйдзюн, верни телефон! Мне нужно кое-что сказать сэнсэю!

– Сэнсэй? Это Сэнсэй?

– Сэнсэй! Дайте мне тоже с ним поговорить!

– Да, да, кому-то лучше бы сказать ему, что Миюки без него тут совсем…

– Сэнсэй, у вас там всё хорошо?!

– Черт, алло? – опять Миюки, хотя сейчас, судя по звукам, телефон поставлен на громкую связь, чтобы утихомирить споры. – Фуруя, просто чтобы ты знал, когда ты уехал, ничего никому не сказав, это было…

– Сэнсэй, мы тебя ждем! – кричит Эйдзюн, и Миюки едва не рычит: – Отдай мне мой телефон! И вы все, хватит на меня так…

– Миюки-сан, – стараясь не задумываться слишком сильно, прерывает Фуруя. – Мне вас не хватает.

Повисшая следом тишина кажется ещё оглушительней после всего этого шума. Фуруя внезапно вспоминает, что с ним в комнате находится ещё и Курамочи, который сейчас смотрит на него, открыв рот от изумления.

– Э-эм, – помолчав, наконец, произносит Миюки, голос звенит от напряжения. – Об этом… Да. Я… да хватит ржать, чтоб вас всех!

Слегка приглушенное хихиканье на том конце превращается в уже ничем не сдерживаемый хохот, доносятся какие-то споры и вроде бы звуки борьбы, пока голос Миюки не возвращается, на этот раз уже безо всяких шумов на фоне.

– Фуруя, – говорит он. – Не думаю, что ты позвонил мне, только чтобы всем это сообщить.

– Нет, – подтверждает Фуруя, поджимая пальцы ног. – Мне нужно писать, но я не могу.

– Эй, – мягко произносит Миюки. – Чуть больше уверенности в себе. Твоя каллиграфия красива, Фуруя. – после неловкой паузы, он добавляет: – Как и ты.

На этих словах Курамочи закашливается и едва не задыхается, Фуруя утыкается лбом в колени и крепче прижимает трубку к уху.

– Кто-то ещё это сейчас слышал, так? – сухо отмечает Миюки.

– Да…

Миюки вздыхает:

– Ну что, как думаешь, справишься?

Фуруя закрывает глаза, глубоко втягивает воздух и кивает, хотя Миюки этого и не видит.

– Спасибо, Миюки-сан.

Миюки довольно хмыкает:

– Хорошо. Когда ты вернешься, я потребую с тебя все услуги, что ты мне задолжал.

– Ладно.

Когда Фуруя наконец-то кладет трубку, Курамочи немедленно выхватывает телефон из его руки и буравит взглядом имя в списке недавних вызовов.

– Кто, черт побери, это был?!

[Lucille.]

***

В этот раз, когда самолет Фуруи приземляется в аэропорту Фукуэ, у ворот его ждет один человек. Вместо прошлого нуля.

– Эйдзюн и Харуичи тоже хотели пойти тебя встречать, – пожимая плечами, говорит Миюки, хотя ясно, что за этой фразой скрывается целая история. – Но они остались в машине вместе с Крис-саном, – продолжает он, ведя Фурую к выходу. – Ну и что ты в итоге написал?

– О том, что мне сейчас важнее всего, – отвечает Фуруя, поворачивая голову и заглядывая Миюки в глаза. – Миюки-сан. Вы. Важны для меня.

Миюки спотыкается на ровном месте и кашляет, пытаясь прочистить горло.

– Я в некотором роде уже понял… – выдавливает он, лицо медленно, но верно заливается краской.

О нет, всё плохо, этот мальчик слишком опасен.

– Фуруя, – заговаривает он, предварительно оглянувшись. Вокруг никого – само собой, Крис специально позаботился об этом.

Он берет Фурую за ворот рубашки, проводит пальцами по ткани, затем притягивает его к себе. Когда он разрывает поцелуй, легкое дыхание Фуруи обжигает губы, на щеках у того легкий румянец, который отлично сочетается с застенчивым взглядом. Фуруя выглядит таким милым и невинным, и… к черту всё, он не уверен, что ещё сможет сдерживаться.

– Я хочу сделать с тобой очень плохие вещи, – признается Миюки, облизывая губы.

Кончики ушей Фуруи явно краснеют, и, очень тихо, он отзывается:

– За всю ту еду, что вы мне готовили…

Ладно, может, не такой уж и невинный, как Миюки думал. В горле резко пересыхает. Он берет Фурую за запястье и ведет домой.

Конец.

Примечания автора:

Примечания автора:

Возраст героев:

Фуруя – 23
Миюки, Курамочи, Нори – 25
Маэзоно – 26
Рё-сан, Маско – 27
Крис, Тэцу, Джун – где-то 28-29

Несколько вещей, которые я хотела передать между строк и (возможно) с этим облажалась:

1) У Фуруи низкая самооценка относительно себя как личности из-за его характера и того, что в детстве у него почти не было друзей, и другие дети всегда жаловались, что он слишком тихий, унылый и скучный. Так что директор ударил по больному, когда отозвался так о его каллиграфии.

2) Миюки влюбился первым. Наконец-то хоть где-то! Я пыталась соблюсти странный баланс, описывая Миюки, который смущается, но все равно пытается поддеть… это было тяжело.

3) Я верю, что Миюки хороший человек, когда дело касается важных вещей. Тут Фуруя не ошибся.

4) В деревне среди взрослых делаются ставки, будет ли Миюки честен хоть раз и признается ли, но, разумеется, никто на это не ставит, потому что они его слишком хорошо знают.

[алКошка]

Прекрасный перевод прекрасного рассказа
Вы такие замечательные истории выбираете! Вы помогли мне разглядеть Фурую как живого персонажа, а теперь подкрепили мою любовь к нему *.*
Этот рассказ оставил в душе много тепла=))) Каждый живой персонаж, каждое - пусть не очень значительное - событие, каждый маленький шажок Фуруи навстречу новому для него миру, всё это заставляло без перерыва улыбаться во время чтения *.*
Спасибо за все эти эмоции, спасибо за то, что выбрали именно эту историю, спасибо за Ваш труд
Иллюстрации - отдельная красивость *.* Первый арт такой символичный, монохромный, передаёт это состояние Фуруи, а второй на контрасте яркий - они как две стороны одной медали, как начало и конец этого пройденного Фуруей пути, в конце которого он уже не один.
Очень здорово получилось, спасибо

[.терминал]

Я так ждала эту работу, потому что люблю Баракамон особой любовью, и шипперю хиросей, с которыми, как и ожидалось, тут проведена очевидная параллель. Сначала было трудновато разглядеть здесь именно Миюки и Фурую, а не Хироши и Ханду, но постепенно харрактеры выровнялись, и все встало на свои места. Текст очень позитивный, легкий и жизнеутверждающий, как и сам канон. Читается влет, вызывая неконтролируемые улыбки. Савамура совершенно прекрасный Влюбленный Миюки Хороший и переживательный Фуруя Другие герои тоже понравились, но вызвало некоторое недуомение такое количество молодых в деревне.
Финал невероятно милый. Этот разговор по телефону и признание вышли очень естественными. Спасибо за перевод такой чудесной истории по отп Когда у них все так здорово, сразу и самому хорошеет
И иллюстрации тоже отличные. Соответствуют по настроению моментам в тексте на все сто

[Renie_D]

Оно такое милашечное
Второй канон знаю только по гифкам в ленте, но Фуруя-каллиграф, замкнутый и не слишком уверенный в себе и своем стиле лег отлично. Мелкие Савамура с Харуиччи - аввв~ Думаю, в этом сеттинге от них и их выходок рыдает вся деревня)))
И юст, и неловкое сближение Миюки с Фуруей такое замечательное) Проницательный Реске порадовал отдельно
Спасибо за труды И бете тоже

[Lucille.]

алКошка,

Вы такие замечательные истории выбираете! Вы помогли мне разглядеть Фурую как живого персонажа, а теперь подкрепили мою любовь к нему *.*

Ваши слова греют мою душу и наполняют жизнь смыслом. Всё не зря, если я смогла помочь кому-то оценить Фурую .

Иллюстрации - отдельная красивость *.* Первый арт такой символичный, монохромный, передаёт это состояние Фуруи, а второй на контрасте яркий - они как две стороны одной медали, как начало и конец этого пройденного Фуруей пути, в конце которого он уже не один.

Большое спасибо, да, именно так оно и задумывалось, жаль, что моего мастерства не хватает конечно, чтобы передать это полностью (это не кокетство, я правда не считаю себя художником), но мне очень жаль, что не успела ещё один арт, который был в планах. В итоге вышло без мелкого Эйдзюна, хотя он заслуживал там быть тоже.

Большое спасибо за такой теплый отзыв).

angryKlear**,

и шипперю хиросей

во время пересмотра я чувствовала себя Тамой.

Сначала было трудновато разглядеть здесь именно Миюки и Фурую, а не Хироши и Ханду, но постепенно харрактеры выровнялись, и все встало на свои места.

Насколько я смогла понять, автор делала именно эксперимент, как оставить антураж и события канона, но вписать туда характеры героев Дайи. Отсюда и так много повторений и прямых цитат из сериала вначале).

но вызвало некоторое недуомение такое количество молодых в деревне.

Да, этот момент у меня тоже вызвал вопрос, но я списала на сложности адаптации. Делать Криса или Рёске стариками автору явно не хотелось .

Спасибо!

Renie_D,

Оно такое милашечное

Его надо бы хронологически после твоего фика читать будет, я чувствую. В качестве подорожника .

Всегда пожалуйста и спасибо за отзыв .

А бете вообще отдельное спасибо - выручила просто!

[Акрум]

Чудесный текст и совершенно милые иллюстрации
Ты молодчинка!!!

[Rashiro]

Второго канона не знаю, но эта история... она просто замечательная! Читается очень легко *_*
Фуруе очень идёт эта профессия, просто идеально. А деревенский антураж просто божественен!
Иллюстрации замечательные - очень подходят настроению текста *_*
Спасибо за то, что подарила возможность прочитать такой хороший текст

[Melima]

Очень милый кроссовер с Баракамоном. Фуруя здорово смотрится на месте Ханды. Такой же слегка социально неловкий и потерянный. И такой же дико милый)
По представляла Харуччи и Эйдзюна детишками чуть не порвала мимимиметр.
И, конечно же, потрясающий Миюки.

Спасибо за перевод! Прочитала с удовольствием)

[Lucille.]

Акрум, спасибо! И за помощь тоже)

Necessitas, его, может, и лучше читать не зная другого канона. Очень уж много повторений в начале. Но Баракамон все равно при случае посмотри - оно милое и забавное. Но Фуруя и правда попал очень удачно .
И спасибо за коммент про иллюстрации - крови они выпили из меня немало, но это был интересный опыт).

Melima, Спасибо, что читали!
А Фуруя и Ханда и правда чем-то похожи - только Ханда чуть повспыльчивей и более... нервный, наверное . Но тоже милый, да).

[Melima]

Lucille., да, пожалуй. Ханда не такой отмороженный.
И Эйдзюн с (не помню, как малышку-блонди зовут) тоже похожи на самом деле xd

[Rashiro]

Lucille., а ты продолжай рисовать, ну здорово же получается, атмосферно *_*
Гляну обязательно, я уже по капсам только впечатлилась.

[Lucille.]

Melima, Нару? Я вроде недавно пересматривала, но могу ошибаться. Но похожи, да)

Necessitas, спасибо). Мне даже немного понравилось и приятно было вспомнить юность. Но все-таки тяжело совмещать, как оказалось). Так что если и продолжу, то как-то в более свободном режиме и для себя - до фестов я пока не доросла.

Гляну обязательно, я уже по капсам только впечатлилась.

Это хорошо, оно того стоит!

[Melima]

Lucille., Нару, да. Провалы в памяти они такие)
Жду летом приквел всего этого прекрасного безобразия. Ханду-сан. xd

[Lali~]

Чудесный летний фик, дженом и подлиннее, на мой взгляд, был бы краше, автор словно бы спешил побыстрее пересказать канон, и от этого конец наступает так внезапно и быстро. Но все равно остается очень теплое чувство внутри, а герои отлично уживаются на новых местах (но как я сначала хохотала со старосты Криса и Курамоти-менеджера), Савамура вообще сияет, и Реске, и Тэцу, и лодка Дзюна, и ловля моти) Всех, кроме детей, представляла актерами дайе-стейджа, и прям вообще хорошо было) И читается легко, только в начале немного словно пробуксовывает, но дальше текст очень плавно и приятно идет) Рада, что теперь можно прочитать его и на русском)
Но вообще больше всего понравились иллюстрации) Такие теплые и атмосферные, что вот бы их было не две, а больше)

[Lucille.]

Laliho., спасибо за отзыв, да, верно отмечено, что концовка немного в спешке - автор и сама это признает (я бы сама с радостью видела там ещё тысяч 10 слов), а вот роль менеджера Курамочи имхо идет очень хорошо!
За иллюстрации отдельное спасибо, потому что это все-таки... не то, в чем я уверена. И я хотела больше, но увы, то что было в голове, как оказалось, пока превосходит мои возможности либо требует ОЧЕНЬ много времени и терпения. Хотя наброски у меня сохранились, возможно я к ним ещё вернусь.

[Lali~]

Lucille., просто Курамоти слишком не такой, как менеджер Ханды, и мне было непривычно его видеть за такой работой)
Возвращайся) Оно явно того стоит, мне кажется)

[Alpha_Ultra]

Спасибо за перевод, очень хорошо получилось передать милоту оригинала! Иллюстрации мне тоже понравились, так хорошо подходят к атмосфере фика! Вторая вообще очень красивая

[Lucille.]

Alpha_Ultra, спасибо! И хорошо знать, что моё мучение фотошопа прошло не совсем зря